подарков мне еще не делали.
Драббл.Посвящается
Lithium. Хотя я не очень уверена, что такое можно посвящать -__- Пруссия, солнце, все у нас будет замечательно. И это моя попытка сказать спасибо за все теплые слова.)
Название: - (войдет в прусский цикл драбблов).
Автор: Varda Ni
Фандом: Хеталия
Персонажи: Пруссия, Германия
Жанр: ангст -__-
Рейтинг: G
Предупреждение: текст возможно сыроват и вероятно будет еще правиться и не раз.
Матчасть: была такая странная история в прошлом году: с берлинской стены стерли все рисунки и пригласили художников воспроизвести их заново, дабы покрыть специальным раствором, который уберег бы их от акций вандализма. История, в общем-то, не всем понравилась.
читать дальшеГилберт просыпается всегда рано – привык за долгие годы, ведь на войне-то не поспишь, что в 18, что в 20 веке, а распорядок дня, что в Тевтонском Ордене, что в ГДР, мягкостью не отличался никак. Он просыпается часов в 5 или 6 утра, ворочается долго, иногда даже спускается на кухню за кофе и смотрит первые новости, а потом поднимается обратно и спит до полудня – вот такой вот подарок себе, а Запад приготовит завтрак для всех сам, и еще порадуется, что старший брат не лезет и не мешается под рукой. На запах омлета Пруссия вылезет даже чуть раньше, но вместе с запахом еды сегодня еще есть запах хлорки и какой-то еще химической дряни. Братцу неймется – по итальянцу своему соскучился, что ли? – вот и носится с уборкой с утра пораньше. Гилберт обещает себе выкинуть к чертям все эти жидкости, порошки и тряпки со швабрами, а пылесос разобрать и, наскоро натянув относительно свежую кофту и помятые джинсы, спускается в гостиную.
В гостиной по потолку и стенам до сих пор остались огрызки той самой стены, расчленившей его город – их с братом город, надвое. К процессу строительства, конечно, не пускали, и никто не удосужился разгрести мебель, так что диван тогда чуть не замуровали в стене, и было бы по куску от него с каждой стороны – в каждой стране. Разумеется, диван остался в ФРГ, сыграла свою роль и американская прыткость, и недюжинная сила брата, сумевшего выдернуть предмет мебели из-под бетонных плит. Теперь, когда все расставлено по местам и Гилберт дома, а от стены остались только осколки, висящие прямо над центральной подушкой, на эту самую подушку не боится садиться только сам Гилберт. Назло остаткам ненавистной стены и потому что диван все-таки любимый. В городе, в общем-то, тоже осколки, разукрашенные на все лады и со следами от пуль, росписи есть и в гостиной – Пруссия половину малевал сам. Что-то – чтобы позлить Россию, что-то – чтобы подзадорить Германию.
«Вот и подзадорил на свою голову», - ворчит про себя Гилберт. Уродливая зазубренная арка из обломков сверкает строгой серой чистотой, рисунки безжалостно смыты – тоска, и тоска ностальгическая, не хватает только колючей проволоки, безыдейно развешанной по некогда замурованной комнате. Людвиг с другой стороны арки – забрался на приставленный к спинке дивана табурет и елозит тряпкой по бетону, даже напевает под нос что-то (привычка, явно позаимствованная у Италии) и потому брата не замечает. От этой воскресной идиллии Пруссия приходит чуть ли не в ярость и хватает первую попавшуюся пыльную влажную тряпку, чтобы стегнуть брата по коленке – тот охает и только чудом не сваливается на пол. Вид у Людвига поначалу обиженный, пока он не замечает в глазах Гилберта невысказанный вопрос. Нет, не вопрос – требование и ультиматум, и Германия сразу как-то сникает, что очень сложно для крупного мужчины, да еще и взобравшегося на табурет, и инстинктивно прячет свою тряпку за спину.
- Ты только не переживай, - начинает он нервно, - мы все заново перерисуем. Даже лучше, и потом еще специальным раствором покроем, чтобы снова ничего не испортилось…
Гилберт пропускает слова брата мимо ушей, только спрашивает зло:
- В городе тоже? – и на утвердительный кивок фыркает и перепрыгивает через спинку дивана на подушки, чтобы сесть к Людвигу спиной. Перерисуют они, как же. Как же объяснить этому болвану, что это совсем другое, что покрытые трещинами и сторонними надписями рисунки не вернуть таким способом?
– Запад, как ты думаешь, для чего я веду дневники? Для чего ты ведешь дневники?
Германия медлит с ответом, сбитый с толку, бормочет неуверенно:
- Чтобы помнить…
- Правильно. В наших жизнях слишком много событий, чтобы держать их все в голове. Любая забытая ошибка – это новое поражение, и этому я научился даже без помощи Старого Фрица, - Пруссия замолкает на мгновение, кривится в невеселой усмешке и смотрит наверх, на обломки стены. – Это тоже нужно, чтобы помнить. Помнить, что я… что мы живы. Хотя не должны.
И, понимая, что сказал не то, что хотелось, что сказал лишнее, и не давая Людвигу опомнится, Гилберт вскакивает и снова шлепает его так и не выпущенной тряпкой теперь уже по спине, отпрыгивает в боевую стойку, скалится почти весело:
- Чтобы все до последней закорючки было на месте, ясно? – и юркает по направлению к кухне.
Недоуменный голос брата догоняет его ласковыми и до сих пор дорогими словами:
- Восток. Стены больше нет.
Пруссия не отвечает, потому что не знает, как объяснить, что стена осталась, что осталась она в голове и в сердце, и что страшно, что Германия этого не поймет, и что еще страшнее, если он все-таки сможет понять. Что избавиться от нее нельзя, и что стертые теперь росписи примиряли его с этим. Но все же между Востоком и Западом стены действительно больше нет, а рисунки, может, и правда получится перерисовать, и, заваривая кофе, Гилберту хочется верить, что это важнее его воспоминаний. ... *уткнулся лбом в плечо* Это прекрасно, знаешь?